— Ты же не пожалеешь родного брата, да? — спросил он, пряча бабушкины иконы в сумку. — Или рассказать всем, как ты меня обокрала? — Брат Алисы

Пахло лекарствами и пылью. Алиса щупила рукой холодную стену, будто проверяя, не сон ли это. Три недели в больнице с воспалением лёгких, три недели молитв, чтобы бабушкин антиквариат не ушёл с молотка пока она борется за каждый вдох. И вот — пустые углы вместо резного буфета, светлые прямоугольники на обоях там, где висели картины, зияющий провал в серванте вместо малахитовой шкатулки.

— Витя... — голос сорвался на полуслове. Брат сидел на кухне, разливая по стаканам дешёвый коньяк. Его пальцы — те самые, что когда-то держали её за руку по дороге в школу — теперь играли с пачкой пятитысячных купюр.

— Присесть, сестрёнка? — он кивнул на табуретку, заляпанную майонезными пятнами. — Или сразу к делу? Ты ведь не за чаем пришла.

На плите шипела сковорода с застывшим жиром. Алиса машинально выключила газ, вспомнив, как в детстве тушила за братом недокуренные «Беломоры». Теперь он поджигал её жизнь основательнее.

— Где бабушкины иконы? — спросила она, глядя на его сумку Louis Vuitton — явно подделку с рынка. — Мамин свадебный сервиз? Папины часы?

Витя хмыкнул, доставая из кармана смятый чек. Цифры плясали перед глазами: 870 000 рублей за проданный гарнитур красного дерева. Почти миллион. Столько же, сколько стоила её долгожданная операция в Германии.

— Половина твоя, — он шлёпнул пачку денег на стол. — Молчишь — получаешь вторую часть после продажи квартиры. Свистишь — расскажу дяде Коле, чьими обезболивающими ты «лечила» бабку перед смертью.

Горло сжало. Тот самый флакон с морфием, который она действительно брала в аптеке... Для себя. В день, когда стало нечем дышать от одиночества. Но бабушка умерла через месяц естественной смертью. Кто поверит?

— Ты же сам помогал разбирать вещи... — Алиса сглотнула ком. — Говорил, что сдашь на хранение.

— Хранение, — Витя фыркнул, обнажая золотую коронку. — В морге тоже «хранят», пока не заплатят. Ты думала я три года в этой конуре буду ютиться? — Он ткнул вилкой в потрескавшиеся обои. — Я ж тебе предлагал по-хорошему: продаём, делим, ты в свою Германию, я — в Сочи. Но нет же, «память», «наследие»...

За окном завывала метель. Где-то там, под сугробами, лежала детская площадка, где Витя когда-то ловил её, сорвавшуюся с качелей. Теперь он подставлял ей ногу на ровном месте.

Клубок

Ночью Алиса перебирала старые фото. Вот они с братом у ёлки 1998 года — у Вити уже тогда был этот хищный блеск в глазах, когда он рвал фантики с её подарков. Вот бабушка за самоваром — её руки, похожие на корни деревьев, разливают чай в те самые фарфоровые чашки, что теперь, наверное, пылятся у какого-нибудь олигарха в серванте.

— Я не украл, — голос за спиной заставил её вздрогнуть. Витя стоял в дверях, жуя бутерброд с колбасой. — Я инвестировал. Ты вообще представляешь, сколько стоит содержание этой развалюхи? — Он пнул ногой печь, с которой когда-то снимали чугунные блины.

— Ты пропиваешь наше детство, — прошептала Алиса.

— Наше? — Брат рассмеялся. — Ты тут ночевала раз в месяц, когда из своего института приезжала. А я десять лет бабке памперсы менял. Так что не надо...

Спор перерос в трёхчасовой марафон упрёков. Витя тыкал пальцем в квитанции за коммуналку, Алиса — в его пустые бутылки под кроватью. Когда брат в ярости швырнул семейный альбом в печь, она вдруг поняла: они оба горят. Только разным огнём.

Снежная ловушка

Утром Алиса пошла к оценщику. Старичок в очках, разглядывая фотографии утраченных вещей, насвистывал:

— Ну, барышня, вам братец минимум два лота не додал. Икона в окладе — это ж полмиллиона. Да сервиз императорского завода...

На улице кружил мокрый снег. Возле подъезда её ждал Витя, куря в машине с тонированными стёклами. Когда она села рядом, от него пахло тем же одеколоном, что и в день их последнего «нормального» разговора — за полгода до бабушкиной смерти.

— Слушай, — он неожиданно положил руку ей на плечо. — Давай по-братски. Я тебе 300 тысяч сейчас, остальное — после продажи квартиры. Тебе же на лечение надо?

— А совесть тебе лечить не надо? — Алиса взглянула на его новую татуировку — падающий самолёт с надписью «Live fast».

— Совесть — роскошь, — Витя хлопнул по рулю. — У меня кредиты, Алка. Ты думаешь легко в сорок без образования?

Она молча вышла из машины. Снег забивался под воротник, напоминая тот день, когда брат отдал ей свой шарф, оставшись в тонкой куртке. Теперь он грел только свой кошелёк.

Последний звонок

В ночь перед предполагаемой сделкой с квартирой Алиса нашла в шкафу бабушкино платье. В кармане — письмо:

«Дорогие мои вшивые наследнички. Если читаете это, значит, я правильно спрятала завещание у нотариуса. Квартира — Алисе. Виктору — содержимое сейфа. Только смотрите, не перепутайте, а то опять, как с конфетами в детстве...»

Сердце ёкнуло. Она побежала в подвал, где под старыми лыжами нашла ржавый сейф. Внутри — потрёпанная тетрадь с рецептами и... акции Газпрома 1993 года. Те самые, что бабушка называла «фантиками».

На кухне зазвонил телефон. Витя, пьяный:

— Алка... Ты знаешь, я ведь... — на заднем фоне звенели бокалы. — Мы же семья, да? Завтра всё уладим...

Алиса смотрела на акции, которые сейчас стоили больше всей проданной мебели. За окном бился о стекло мотылёк — ранняя оттепель обманула его, выманив из кокона.

Утром она надела бабушкино платье и пошла к нотариусу. По пути встретила соседку, которая вдруг сказала:

— Ваш братец вчера у ресторана двоих каких-то громил нанял. Будьте осторожнее, девочка...

Солнце слепило глаза. Где-то в этом городе Витя просыпался с похмелья, не зная, что истинное наследство всегда было не в вещах, а в тех самых «фантиках», которые он считал мусором.

Но стоит ли рассказывать? Или оставить его в погоне за призраками роскоши, пока сама заберёшь то, что действительно ценно? Алиса поправила воротник, чувствуя, как бабушкин жакет согревает плечи. Выбор, как семейное серебро, требовал полировки временем.