— Продадим твою двушку и всё зашибись будем — муж разминал паспорт в руках
Веник упал на пол с глухим стуком, когда я услышала эти слова. Семён стоял на пороге кухни, в застиранной майке «Лукойла», пальцы нервно перебирали обложку моего паспорта. На столе дымилась картошка с тушёнкой — наш ужин после двенадцатичасовой смены в call-центре.
— Ты чего молчишь? — он швырнул паспорт на пластиковую скатерть с оранжевыми цветами. — Папаня в долгах как в шелках. Три недели назад в гараже шабашку брал — бетонные плиты ставили. Один мужик насмерть... — Семён резко оборвал себя, глотнув воздуха ртом, как рыба, выброшенная на берег.
За окном хлюпала мартовская слякоть. Капало с балконной плиты пятого этажа — наш «евроремонт» 2007 года теперь выглядел как декорации к постапокалипсису. Я вспомнила, как отец перед смертью впихивал мне в руки расписку нотариуса: «Квартира только твоя, Ленка. Даже если замуж выскочишь».
— Слушай, — Семён придвинул табурет, скрипящий на советском линолеуме. — Продаём твою халупу, гасим долги. Снимаем что-нибудь в Люберцах. А? — Его рука потянулась к моей щеке, но я отшатнулась, прижавшись спиной к холодильнику «Бирюса», гудевшему, как умирающий шмель.
«Снимаем». Это слово висело в воздухе, смешиваясь с запахом дешёвого масла. Пять лет назад, когда мы женились, Семён клялся, что его отец «всё уладит» с кредитами. Тогда я ещё не знала, что «бизнес» свёкра — это скупка краденых катализаторов и распилы бюджетов в полуподвальных конторах.
Гости на чемоданах
Через три дня они въехали к нам — свёкор с тестем. Борис Леонидович, шестидесятилетний детина с татуировкой «Ленин» на предплечье, сразу занял гостиную. Его друг Аркадий, пахнущий бальзамом «Звёздочка» и дешёвым портвейном, раскидал свои вещи на балконе.
— Леночка, ты не против, я тут холодильник переставлю? — свёкор улыбался, выгружая банки с солёными опятами на мою хрустальную вазу — подарок мамы на свадьбу. — А то я как-то ближе к розетке...
Ночью я подслушала разговор на кухне. Аркадий хрипел, разминая пельмени вилкой:
— Борь, ты уверен, что стряхнём с этой квартирёнки? Девка-то упрямая.
— Да её Сёмка за пару недель уговорит. — Ложка звенела о стакан. — Она ж как мышь забитая. Два года замужем — всё на шее у мужа висит.
Я прикусила губу до крови. «На шее» — это когда я плачу за коммуналку с моей же зарплаты. «На шее» — это когда три зимы назад Семён потерял работу и полгода сидел на моих пятидесяти тысячах в месяц.
Цена квадратных метров
Риелторша в рыжем пальто щёлкала каблуками по моему паркету:
— С учётом износа и ваших... гм... жильцов — девять миллионов максимум. — Она брезгливо смотрела на пятно от чая на стене, где Аркадий неделю назад устроил драку с соседом из-за громкой музыки.
Семён нервно теребил ручку дивана, купленного ещё моими родителями:
— Девять — это мало. Папины долги — одиннадцать с половиной...
— А ремонт сделать? — я вставила timidly, но тут же пожалела. Риелторша фыркнула:
— Дорогая, у вас тут потолок в зале уже треснул. Ванна эмалированная, сорок лет назад ставили. Лучше продавать как есть — инвесторы скупят под пересдачу.
Вечером, пока Семён с отцом пили «Арбат» на балконе, я достала старую коробку из-под обуви. Свидетельство на квартиру, фотография родителей у новогодней ёлки 1998 года, расписка отца: «В случае моей смерти...». Капли падали на бумагу — я долго не могла понять, откуда. Потом дотронулась до щеки — мокро.
Последний аргумент
— Лен, я же не прошу на улицу выйти. — Семён включил свой «деловой» голос, тот самый, которым уговаривал меня взять кредитку на ремонт. — Снимем однушку в Некрасовке. Ты же сама говорила, здесь лифт вечно ломается...
За стеной Аркадий орал в телефон:
— Да я тебе щас приеду, сука! Ты знаешь, кто мой друг?!
Я вглядывалась в лицо мужа, пытаясь найти того парня, который три года назад целовал мне руки в электричке Курского направления. Того, кто носил мои сумки с рынка и плакал, когда я подарила ему часы Casio на тридцатилетие.
— А если я откажусь? — спросила тихо.
Семён замер. Потом медленно поднялся, задев плечом люстру с отсутствующей половиной хрустальных подвесок:
— Тогда... — он глотнул, глядя куда-то за мою спину. — Тогда папа говорит, что у него есть друзья. Которые могут помочь убедить...
Хлопок входной двери заглушил остаток фразы. На кухне зашипел чайник — свёкор заваривал чай, напевая «Владимирский централ». Я смотрела на пятно от чашки на папиной расписке. Чернила поплыли, превратив «неотчуждаемую собственность» в фиолетовую кляксу.
За окном завывала метель. Где-то в подъезде хлопнула дверь лифта. А я всё сидела, перебирая в руках ключи от квартиры — три ржавых зуба от стального брелока в форме кошки. Тех самых ключей, что отец вручил мне в восемнадцать, когда врачи впервые заговорили о «плохих анализах»...
