— Ты ж семья, должна помогать! — сестра швырнула на стол судебную повестку
Пластиковый стаканчик с чаем дрожал в моих руках, оставляя влажные круги на списанной учительской ведомости. Через тонкую стенку кабинета доносились крики третьеклассников на физкультуре. Я прижала ладонь к холодному радиатору — батарея как всегда еле дышала, несмотря на декабрь за окном.
— Оль, ты меня слышишь? — голос Марины звенел, как надтреснутый хрусталь. Она нервно теребила капюшон детской куртки, купленной явно на размер больше. — У меня же двое детей! Ты хоть понимаешь, сколько стоят зимние сапоги?
Скрежет дверной ручки заставил нас обеих вздрогнуть. В проёме замелькали варежки на резинке и розовые уши Алиски. Племянница тыкала пальцем в жестяную банку на моём столе:
— Мам, а почему у тёти Оли конфеты? Можно мне?
— Не сейчас! — Марина резко дернула дверь, едва не прищемив ребёнку пальцы. Когда топот сандалет затих в коридоре, она облокотилась о шкаф с методичками. — Ты работаешь в двух школах. У тебя съёмная двушка. А мы втроём ютимся в маминой хрущёвке, где унитаз на кухне!
Я закрыла глаза, вдруг явственно ощутив запах плесени из нашего детства. Те самые обои с жёлтыми пятнами над кроватью, треснувшая эмаль ванны, которую мы с сестрёнкой наполняли ведрами кипятка. Ей тогда было семь, мне шестнадцать — после похорон родителей я растила её, подрабатывая ночными сменами в пекарне.
*
Вечером сунула ключ в скрипучую дверь своей квартиры. Холодильник гудел, как раненый зверь, выплёвывая на пол капли талой воды. Вскрыла конверт с судебным требованием, пока грелась заварка в микроволновке.
— Статья 89 Семейного кодекса... — глаза слипались от усталости. Суд обязал выплачивать 25% от доходов на содержание племянников. Юрист в школе говорил, что сёстры не относятся к алиментнообязанным, но Марина подала как «фактический опекун».
Телефон завибрировал в такт пульсации в висках. На экране — фотография мамы, сделанная за месяц до аварии. На том конце провода всхлипывала Алиска:
— Тётя Оля, мы суп с кетчупом едим... Мама плачет...
Пальцы сами набрали номер сестры. Гудки. Молчание. Ещё гудки. Я сжала раскалённую кружку, чувствуя, как чай просачивается сквозь трещину в керамике.
*
Субботним утром выгребала снег у подъезда, когда к остановке подкатила маршрутка. Марина выскочила, волоча за собой коляску с трёхлетним Витькой. На ней была моя прошлогодняя дублёнка.
— Заходи, — бросила я лопату, замечая, как племянник сосёт варежку с дыркой на большом пальце.
В прихожей стало тесно от детского визга. Алиска сразу рванула к моему ноутбуку, включила мультики на полную громкость. Витька устроил истерику из-за снятых валенок. Марина стояла посреди комнаты, гладя рукой облупившийся подоконник.
— У тебя тут ремонт, — пробормотала она, тыча носком в линолеум с цветочным узором. — А у нас в ванной грибок. На прошлой неделе Славку из садика забрали — воспитательница сказала, что у него вши.
Я молча поставила на стол банку гречки с тушёнкой. Сестра резко схватила моё запястье:
— Помнишь, как я тебе в институт собирала? Все свои стипендии тратила на твои конспекты. А ты сейчас...
Голос её сорвался. За стеной соседка начала стучать шваброй — Витька колотил игрушечным молотком по батарее.
*
На заседании суда пахло дешёвым кофе и детским плачем. Марина подала на апелляцию, когда первое решение отменили. Её адвокат — какой-то юнец с потрёпанным портфелем — тыкал пальцем в мою налоговую декларацию:
— Ответчица скрывает доходы! Здесь указана лишь зарплата педагога, но мы располагаем сведениями о репетиторстве.
Я сжала ручки кресла, чувствуя, как под мышками расползаются мокрые пятна. Эти ночные занятия с отстающими учениками, эти поездки на другой конец города в выходные... Всё чтобы выплатить кредит за мамину операцию, который мы с сестрой брали вскладчину.
Судья перебирала бумаги, щурясь через очки. Марина рыдала на последнем ряду, обнимая Витьку, завернутого в поношенное одеяло. Вдруг Алиска вырвалась и подбежала ко мне:
— Тётя, ты нас больше не любишь?
Зал замер. Даже конвойный у двери перестал щёлкать ручкой. Я увидела в этих глазах себя — двадцатилетнюю, подписывающую документы об опеке над младшей сестрой. Как тогда дрожали её пальцы, когда мы выбирали в «Детском мире» первый школьный рюкзак.
— Ваша честь, — голос мой звучал чужим, — я готова...
Дальше были цифры, проценты, графики платежей. Марина кинулась обнимать меня, пахнущая дешёвой помадой и детской присыпкой. Но когда мы вышли на морозный воздух, её лицо вдруг исказилось:
— Это всё равно меньше, чем я просила! Ты что, думаешь, на эти гроши...
Автобус №24 подъехал как раз вовремя. Я вскочила на подножку, не оборачиваясь на крики сестры. Кондукторша вздохнула, принимая смятые купюры:
— Опять коммуналку повысили?
За окном мелькали витрины с новогодними гирляндами. В кармане жгло мобильное уведомление из банка — очередной платёж по кредиту. Я прижалась лбом к холодному стеклу, повторяя как мантру: через полгода Витька пойдёт в садик, Марина сможет выйти на работу, тогда...
Но глубоко внутри, под рёбрами, ныло тупое знание: следующие полгода я буду спать по четыре часа, есть макароны без масла и отказывать ученикам из девятых классов. А Марина снова придёт с новыми счетами, с новыми требованиями, с тем же взглядом — смесью благодарности и ненависти.
Автобус резко затормозил у «Детского мира». Через распахнутые двери ворвался ветер с запахом мандаринов. Я вдруг ясно представила, как покупаю Алиске те самые розовые сапожки из витрины. Всего-то две тысячи. Всего-то один дополнительный урок...
