— Ты похоронила нас, а теперь хочешь назад? — кричал брат в трубку. — Я их больше не отдам! — Сергей, родной брат матери

Дождь стучал по жестяному козырьку подъезда, превращая двор в мутное акриловое полотно. Алёна прижала лоб к холодному стеклу телефонной будки — последней уцелевшей в их спальном районе. Пальцы сами набрали код Германии, хотя она клялась больше не звонить. Гудки звучали как удары метронома: три, четыре, пять...

— Опять? — голос Сергея напоминал скрип несмазанной двери. — Договор был простой: полгода тишины, потом видеораз в месяц. Хочешь сорвать сделку?

Она впилась ногтями в потёртый пластик трубки. За углом, в пятиэтажке с облезлым подъездом, ждали пустые детские комнаты. На кухне — недопитый компот в кружке с Микки-Маусом, на полу — крошечный валенок, потерянный в спешке того февральского утра.

«Срочная командировка», — соврал тогда брат, забирая Варю и Тимофея «на выходные». Снег таял чёрными слезами на подошвах его итальянских ботинок, пока он выносил чемоданы с вещами, которые Алёна пакует сейчас в картонные коробки из-под бананов.

— Школа прислала справку, — прошептала она, разглядывая через лужи своё отражение: тридцать три года, морщины у рта глубже, чем у матери в пятьдесят. — Что я... что мама детей умерла. По твоей просьбе.

Сергей засмеялся. Звук напомнил, как ломаются ветки под снегом — тихо и безжалостно.

— Ты сама подписала доверенность. Помнишь? В нотариальной конторе на Ленинградской, после того как в третий раз просрочила кредит за микрохирургию глаза. Тиму бы без той операции...

— Я не продавала детей! — Алёна врезалась плечом в стенку будки. Где-то за спиной вздрогнула соседская такса, завыв тонко, как сирена.

Он вздохнул, и в этом звуке ожили все их споры: детские — за последний кусок шоколадки; взрослые — когда он привозил дорогие игрушки, а она прятала квитанции за коммуналку.

— Варя перестала заикаться, — произнёс Сергей мягко. — У неё репетитор по французскому и личный психолог. Тим ходит в футбольную секцию, а не торчит, как ты, на двух работах...

Сквозь шум дождя пробился гул трамвая. Алёна закрыла глаза, представив, как дочь мнёт край фартука перед школьной доской, как сын прижимается щекой к её животу, пока она считает сдачу в кассе «Пятёрочки».

— Верни их, — попросила она, глядя на мокрый асфальт, где капли выстраивались в призрачные силуэты — маленькие, недотягивающие до её пояса. — Я... я договорилась о субсидии. Ирина Михайловна снимет с очереди на...

— На ту двушку в Капотне? Где из крана ржавая вода, а под окнами — помойка? — Брат хрустнул суставами — привычка со времён, когда они спали на раскладушке втроём. — У меня другое предложение.

Часть вторая: Чёрные ромашки

Конверт пришёл через неделю. Алёна разорвала клейкие полосы зубами, высыпав на стол фотографии и лист с логотипом немецкой юридической фирмы. Дети смеялись на фоне замка с остроконечными башнями. Варя в платье, которого нет в местных магазинах. Тим с новым велосипедом.

— Сука, — прошептала Алёна, смахивая слезу на конверт. Пятно расплылось, превратив адрес брата в мутное пятно.

Под фото — договор об отказе от родительских прав. Приложение — график посещений: два раза в год под наблюдением соцработника. Пометка красным: «После подписания — единовременная выплата 500 000 рублей».

Она полезла в холодильник за вчерашним борщом, но рука наткнулась на баночку с ромашками. Засохшие цветы, собранные детьми прошлым летом. Варя тогда сказала, что жёлтые серединки похожи на пуговицы с папиной куртки.

Телефон завибрировал. Неизвестный номер.

— Алло? Мам, это я... — голос Тима дрожал, словно мальчик бежал. — Дядя Сережа говорит, ты больше не...

Щелчок. Гудки.

Алёна уронила трубку. На полу, рядом с осколками разбитой баночки, валялись чёрные от времени лепестки.

Часть третья: Бумажные птицы

Судья Каширина морщила нос, разглядывая справку из психдиспансера. Запах дешёвого одеколона от адвоката Сергея смешивался с ароматом лаванды от его коллеги — немки в костюме дороже Алёниной квартиры.

— Гражданка Ильина, — судья поправила очки, задетые поверх седой чёлки. — Вы действительно обращались к психотерапевту в период...

— После смерти мужа, — перебила Алёна, сжимая распечатку смс от Сергея: «Скажешь суду про попытки суицида — дети останутся у меня. Выбирай: гордость или их будущее».

Немка что-то быстро сказала переводчику. Тот кивнул, обращаясь к суду:

— Господин Бруно просит зачитать показания классного руководителя. Цитирую: «Варвара часто приходила в синяках, утверждала, что мать не кормит её ужином...»

Алёна вскочила, опрокинув стакан с водой. Холодная жидкость поползла к краю стола, смазывая буквы в её трудовой книжке — шестнадцать часов смены в день, отметки о донорстве крови.

— Врать! — крикнула она, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. — Варя упала с дерева, когда...

Судья ударила молотком. Сергей, сидевший в первом ряду, достал из кармана бумажного журавлика — Тим учил его оригами в прошлое посещение.

Часть четвертая: Молчание снега

Аэропорт Шереметьево пахнул кофе и тоской. Алёна прижала к груди пакет с варежками — связала за ночь, хоть врач говорил, что после инфаркта нельзя.

— Десять минут, — строго сказала соцработница, сверяя часы с графиком. — И никаких слёз. Ребёнок не должен...

Тим вошёл в комнату для свиданий, выросший на три сантиметра. Новые кроссовки скрипели по полу.

— Мам... — он посмотрел на камеру на потолке, сглотнул. — Тётя Катя говорит, ты теперь как тётя. Мы с Варей будем писать...

Алёна сунула ему конверт. Внутри — билеты в кукольный театр, купленные год назад. И фотография: они трое лепят снеговика во дворе, где сейчас стоит BMW брата.

— Когда вырастешь, — прошептала она, целуя сына в макушку, пахнущую чужим шампунем. — Поищешь правду. Или... не ищи. Просто будь счастлив.

Соцработница кашлянула. Тим судорожно сунул ей в руку бумажного голубя — крылья смялись в кулаке.

На обратном пути в электричке Алёна развернула птицу. На крыле дрожащим детским почерком было выведено: «Прости что молчал. Люблю».

За окном замелькали дачи, укрытые первым снегом. Где-то там, за тысячей километров, Варя примеряла новое платье, а Сергей объяснял нотариусу, почему мать добровольно отказалась от прав.

Кондукторша протянула билет. Алёна покачала головой, сжимая в ладони бумажного голубя, который теперь был похож на белый флаг.