— Ты здесь не жилец, понял? — брат захлопнул дверь перед моим носом

Дождь стучал по подоконнику треснувшей бетонной плитой, словно пытался выбить код от домофона. Я прижал ухо к холодной металлической двери, слыша, как за ней шаркают тапочки. Через щель под порогом тянуло затхлым запахом старого линолеума и тушёной капусты — тем самым, от которого двадцать лет назад мы с Витькой прятались под одеялом, пока мать ругалась с отцом.

«Квартира моя по закону», — скрипел за дверью Виктор. Его голос напоминал звук заевшей магнитофонной ленты. Я представил, как он нервно перебирает бумаги на кухонном столе, том самом, где мы когда-то резались в «Монополию», подкладывая друг другу фальшивые пятисотки под видом пятитысячных купюр.

Две комнаты и кухня 8 метров

Суд назначили на 14 марта. В день рождения отца. Иронию эту я оценил сразу, когда получил повестку с синей печатью. За неделю до заседания мать позвонила в пятый раз за месяц — голос дрожал, будто она говорила из промозглого подъезда, а не из своей уютной однушки в Люберцах.

— Костенька, ты не злишься? — она кашлянула в трубку, и я услышал, как позвякивает ложка в стакане с недопитым чаем. — Витька же не со зла... Он квартиру хочет детям оставить. Ты же сам знаешь, у Ленки муж тот... алкаш...

Я молча смотрел на трещину в потолке своей комнаты. Она тянулась от люстры до угла, повторяя маршрут, по которому мы с братом когда-то запускали игрушечные самолёты. Сейчас вдоль трещины висели фотографии: я с дочкой на аттракционах, последнее семейное фото перед разводом, снимок отца у токарного станка.

— Мам, а помнишь, как папа нас выгонял на балкон курить? — спросил я вдруг. — Говорил: «Пока мои сигареты в доме — ваши на улице».

На том конце провода зашуршало, будто мать резко переложила телефон в другую руку. — Костечка, не надо... Не сейчас.

Суд как семейный альбом

В зале суда пахло дешёвым кофе и старыми ксероксами. Виктор сидел за соседним столом, щёлканье его шариковой ручки отбивало ритм детских обид. Когда судья попросил предоставить доказательства, брат выложил на стол папку с документами. Среди желтоватых листков я узнал отцовскую трудовую книжку с масляными пятнами от пирожков, которые он всегда приносил с завода.

— Вот договор о передаче квартиры в собственность, — голос Виктора дрогнул, когда он протягивал судье бумагу с маминой подписью. — И справка о фиктивной регистрации ответчика.

Я сжал ручки кресла, ощущая под пальцами липкий слой лака. Шрам на указательном пальце — тот самый, от пореза ножом для масла в детстве — вдруг заныл, будто только что. Мать тогда кричала на Витьку, что он старший, должен был следить.

— У вас есть что возразить? — судья повернулась ко мне. В её глазах отражалось матовое окно с потёками, за которым маячил силуэт «Пятерочки» — там мы с братом в девяностые меняли школьные завтраки на жвачки Turbo.

Балкон без сигарет

После заседания мы столкнулись в лифте. Виктор нервно кнопку первого этажа тыкал, будто хотел прожесть дыру в панели.

— Ты понимаешь, мне деваться некуда? — выдохнул он, не глядя. — Ленкина дочь... У неё астма, врач сказал — только сухой район. А тут...

— А у Насти через месяц школа, — перебил я. — После развода Света съехала, я же звонил тебе...

Лифт дёрнулся, замигал свет. На секунду стало темно, и я вдруг ясно вспомнил, как в семь лет мы с Витькой застряли здесь же, возвращаясь с ёлки. Он тогда обнял меня за плечи и сказал: «Не ори, щас починят».

Двери открылись с надрывным скрипом. Брат первым шагнул в подъезд, его тень упала на объявление о замене стояков — то самое, что висело ещё при отце.

Финал без эпилога

Сегодня пришло решение суда. Синий конверт лежит на кухонном столе рядом с недоеденной вермишелью быстрого приготовления. Дочка спит в комнате, обняв плюшевого медведя, которого когда-то подарил ей дядя Витя. На балконе, затянутом сизым дымом мегаполиса, тикает капающая с крыши вода — ровно так же, как в тот день, когда мы с братом хоронили отца.

Я включаю телефон. Десять пропущенных от матери. Одно смс от Виктора: «Завтра придут печати ставить». За окном гудят машины, где-то на этаже выше плачет ребёнок. Рука сама тянется к пачке сигарет, но я вдруг вспоминаю отцовские слова и убираю её под стол. На стене тикают часы-ходики, подаренные на новоселье тридцать лет назад. Их маятник качается между фотографиями брата — на одной мы смеёмся в аквапарке, на другой он стоит с серьёзным лицом у кассы ЖЭКа, держа в руках квитанции за квартиру.

Дождь за окном усиливается. Капли стучат в ритме детской считалочки, которой мы когда-то решали, кому достанется верхняя полка в шкафу. Я встаю, чтобы накрыть дочку одеялом, и вдруг замечаю на подоконнике забытую фишку от «Монополии» — крошечный красный отель, закатившийся под горшок с засохшим геранью.