— Ты же сама обещала бабке квартиру за мной оставить! — Ольга швырнула на стол папку с документами, и синяя печать нотариуса замерцала под светом люстры-слезницы

Сахарная пудра с утренних блинчиков всё ещё лежала на краешке стола, когда я нашла эти бумаги. Верхняя полка серванта, за гжельским сервизом, который доставали трижды в год — на Рождество, Пасху и день рождения мамы. Треугольный конверт с жирным штампом «ЮрКонсалт» разрезала дрожащими пальцами, не понимая, зачем сестра прячет здесь документы. Первая страница ударила по глазам как пощёчина: «Дарственная на квартиру № 387-РК».

За окном мартовский снег падал тяжелыми хлопьями, прилипая к рамам, которые мы с бабушкой красили в последнюю её осень. Помню, как она, уже с трудом поднимаясь по стремянке, ворчала: «Ленка, держи банку ровно, а то опять по ручке стечёт». Теперь эти подтёки засохшего лака казались шрамами.

— Ты что, вороваться ко мне в комнату вздумала? — Ольга ворвалась на кухню, сбрасывая с плеч куртку с меховым воротником, купленную на прошлой неделе. Её каблуки цокали по кафелю, как зубы во время февральской стужи.

Я показала на дату в документе: 14 сентября. День, когда бабушка уже не могла держать ложку. Когда мы по очереди смачивали её пересохшие губы мокрой марлей. Когда Ольга вдруг ушла «по делам» на три часа, оставив меня одну с хрипящей старушкой.

— Экспертизу сделали, — выдохнула я, доставая из папки заключение графолога. — Подпись бабушки... даже не подделка. Ты просто нарисовала какую-то закорючку.

Ольга рассмеялась. Её новый маникюр с стразами блеснул в свете лампы: — А ты думала, я позволю тебе тут вечно сидеть? Ты ж даже коммуналку вовремя не оплачиваешь. Вон, — она ткнула пальцем в холодильник, где на дверце висела квитанция с красной отметкой о задолженности, — опять за февраль не внесла.

За стеной захныкал Вовка. Мой семилетний сын, который с рождения спал в проходной комнате за шифоньером. Ольгина дочь Катя занимала бывшую бабушкину спальню с балконом, где теперь стоял розовый письменный стол с ноутбуком Apple.

— Всё по закону, — Ольга щёлкнула ногтем по печати. — Завтра придут оценщики. Квартиру продаём, тебе до июня ищи съёмное жильё.

Я посмотрела на её новую сумочку Michael Kors, брошенную на табуретку. Помнила, как две недели назад она плакала, что зарплату задержали. Просила занять на лекарства Кате. Я отдала последние пять тысяч, взятые в долг у соседки Тамары Петровны.

— А как же бабушкина воля? — прошептала я, гладя ладонью трещину на столешнице. Эту царапину оставил ещё дед, когда в 91-м году узнал о распаде Союза.

Ольга вдруг смягчила голос: — Лен, ну мы же сестры. Ты думаешь, мне легко? — Она обняла мои плечи, и запах её духов «Красная Москва» смешался с ароматом пригоревшей каши. — Просто сейчас такие времена... Кате репетитора нанимать надо, а у тебя Вовка в обычную школу пойдёт. Тебе самой лучше — свободнее будет.

Ночью я сидела на кухне с пачкой бабушкиных писем. В конверте с олимпийским мишкой 1980 года лежало завещание, написанное дрожащей рукой: «Квартира поровну внучкам». На обратной стороне — пятно от чернильного взрыва перьевой ручки и пометка: «Оформить у юриста. Леночке напомни».

Утром, пока Ольга была на работе, я позвонила в ту самую контору «ЮрКонсалт». Молодой голос на другом конце провода растерянно ответил: «Мы не оформляли таких документов в сентябре. Наш юрист Борис Сергеевич умер весной».

Шум воды в ванной перекрывал голоса

— Ты совсем охренела?! — Ольга впервые за десять лет ударила меня. Ладонь шлёпнула по щеке, когда я попыталась выхватить её телефон. — Это моя дочь болеет! У неё астма, ей нужна отдельная комната!

Вовка прижался к моим коленям, его пальцы впились в мои джинсы. Катя стояла в дверях с ингалятором в руке, её шея покрылась красными пятнами.

— Мам, я задыхаюсь... — хрипло прошептала она, и Ольга бросилась к дочери, опрокидывая стул с вязанным бабушкой чехлом.

На следующий день пришли оценщики. Два мужчины в чёрных пальто щупали стены, стучали по батареям, меряли рулеткой балкон. Старший цокал языком: «Панелька-то старая. Трещины в несущих. Максимум — три миллиона».

Ольга парировала: — Район хороший. Школа через дорогу. Добавьте полмиллиона.

Я молчала, глядя на фотографию деда в военной форме над телевизором. Он погиб под Грозным, когда маме было шестнадцать. Бабушка растирала пенсию вазелином, чтобы хватало на хлеб.

Вечером раздался звонок из опеки. Соцработница с сиплым голосом спрашивала про условия проживания ребёнка. Ольга, стоя рядом, шептала: «Скажи, что всё нормально. Или Вовку в приют заберут».

Когда я повесила трубку, сестра вдруг заплакала: — Понимаешь, я должна Катю обеспечить. У неё талант к языкам. А ты... — она посмотрела на мои стоптанные угги, — ты могла бы выйти замуж. Вон, сосед Игорь к тебе подкатывает.

Ночью я прокралась в Ольгину комнату. В свете уличного фонаря её сумка лежала на туалетном столике. Чек из ювелирного магазина: золотая цепочка 18 000 руб. Дата — день, когда она брала у меня деньги на «лекарства».

Последний разговор случился под утро

— Я подала в суд, — сказала я, ставя перед сестрой копию бабушкиного письма. — Экспертиза подтвердит подделку.

Ольга побледнела. Её пальцы сцепились в замок, как тогда, в детстве, когда она разбила мамину вазу: — Ты хочешь оставить меня без жилья? Катя больна!

— А Вовка здоров? — голос сорвался на крик. — Он спит в одеяле, которое бабка связала за неделю до смерти. Ты даже это забрала себе!

Она вскочила, опрокидывая чашку с остывшим чаем. Коричневая лужа поползла по письму с олимпийским мишкой: — Ты всегда была эгоисткой! Бабка тебя любила больше, хотя я ухаживала за ней все эти годы!

Дверь хлопнула. Я услышала, как на лестничной площадке заскрипел лифт. В кармане Ольгиного пальто, висевшего в прихожей, блеснул ключ от сейфовой ячейки.

...

Сейчас пишу это заявление в полицию. Вовка спит на кухне, укрытый бабушкиным пледом. На столе — распечатка смс от Ольги: «Отзовёшь иск — помогу с деньгами на съёмную». За окном воет метель, как в тот вечер, когда бабушка, гладя мою голову, прошептала: «Держись, Леночка. Кровь водичкой не станешь».

Ручка дрожит над чистыми листами. Снизу доносится визг тормозов — такси привезло Ольгу. Через полчаса приедет участковый. А я всё не могу решить, какую подпись поставить под заявлением — размашистую, как у бабушки, или робкую, как всегда.