— Ты думала, я не найду это письмо? — кричала свекровь, врываясь в кухню с синим конвертом в дрожащих пальцах
Кастрюля с супом шипела на плите, вторя свисту ветра за тонким стеклом. Алёна прижала к груди полураздетого Вовку — двухлетний ревел, вырываясь из рук, пока она пыталась застелить промокший подгузник. В пятнах молока футболка, волосы, собранные в пучок три дня назад, запах прокисшего детского пюре из банки на столе. Шестой месяц жизни в одной квартире с Тамарой Степановной, и каждая минута казалась каплей расплавленного свинца.
— Мама, я сейчас не могу... — начала она, но конверт с гербовой печатью мелькнул перед глазами. Адресованное ей. Датированное тремя неделями назад.
Коридор длиною в жизнь
Хрущёвка на окраине Екатеринбурга дышала плесенью и старыми обидами. После смерти отца мужа свекровь переехала к ним, «временно» — так говорилось в том страшном разговоре за кухонным столом, когда Денис впервые за пять лет брака не посмотрел ей в глаза. «Она же одна, Ленка. Мы не можем бросить». Бросить. Слово, которое теперь висело над их дверью ржавым гвоздём.
Тамара Степановна правила балом с первого дня. Алёна находила свои вещи в мусорном ведре («Места мало, надо рационально»), слышала сквозь стенку как та шепталась с сыном по ночам («Ты же видишь, как она ребёнка воспитывает? Всю жизнь на памперсы работать будешь»). Но почта... Почта стала последней каплей.
— Это моё! — Алёна потянулась за конвертом, но свекровь резко отдернула руку. Вовка захлебнулся плачем. — Вы что, все мои письма читаете?!
— Не повышай на меня голос, девочка. — Тамара Степановна села на стул с видом царствующей особы, положила конверт на колени. — Если бы не я, ты бы вообще квартиру от бабушкиной сестры просрала. Сроки какие знаешь? Налоги? А ты тут в соплях с этим...
Пальцем с облупившимся лаком она ткнула в сторону внука. Алёна почувствовала, как ногти впиваются в ладони. Бабушка Лида, тётя Шура... Давным-давно, ещё до замужества, говорила ей о какой-то доле в деревенском доме под Пермью. Но какое наследство может быть у медсестры на пенсии?
— Отдайте. — Голос дрогнул. Вовка притих, уткнувшись мокрым лицом в шею. — Это моё.
Письма под паркетом
Ночью, когда за стеной захрапели одновременно муж и свекровь, Алёна крадучись вышла в прихожую. Фонарик телефона выхватил из темноты коробку из-под памперсов, заваленную старыми журналами «За рулём». Там, под слоем пыльных каталогов Avon, она нашла ещё три конверта. Уведомление о заказном письме из налоговой. Приглашение на собеседование из детского центра — она отправляла резюме полгода назад, ещё до переезда Тамары Степановны. И открытка... От мамы. Той самой, что лежала в онкоцентре в соседнем городе, куда Алёна не могла съездить уже восемь месяцев.
«Леночка, я знаю, вам сейчас тяжело. Держи эту расписку от тёти Шуры — вдруг пригодится. Целую. Мама».
Слезы капали на бумагу, размывая синие строчки. Расписка 1998 года. О передаче доли в доме сестре «в связи с тяжёлой болезнью». Бабушка Лида, оказывается, завещала ей свою часть ещё до рождения Вовки.
Битва за конверты
— Ты вообще понимаешь, что это? — Денис устало смотрел на разложенные на столе бумаги. Утро началось с криков Тамары Степановны, обнаружившей пропажу своей «коллекции». — Полдома в деревне твои. И что? Продать? Бросить работу? Мы же...
— Мы что? — Алёна впервые за год перебила его. — Мы будем вечно жить с твоей матерью? Слушать как она называет нашего сына «недоноском»? Читать мои письма?!
За дверью скрипнула половица. Они оба замолчали. Вовка в своей комнате стучал погремушкой по манежу — подарок свекрови, купленный на распродаже с царапиной на упаковке.
— Она хочет помочь, — муж протёр ладонью лицо. На запястье краснел след от новых часов — «подарок коллеги», как объяснила Тамара Степановна на днях. — Мы экономим на всём, а ты тут про какую-то развалюху...
Алёна посмотрела на расписку. Подпись тёти Шуры, заверенная сельским почтальоном. Дом, которого она никогда не видела. Возможность вырваться, которая пахла не свежей краской, а плесенью архивов.
Судный день
Адвокат в потёртом пиджаке жевал жвачку, листая документы.
— Ну, теоретически вы можете требовать компенсацию за три года пользования вашей долей. Если там кто-то живёт. — Он щёлкнул авторучкой с логотипом микрозаймов. — Но готовьтесь к войне. Родственники обычно...
— Это мои последние деньги. — Алёна положила на стол конверт с тысячей рублей, собранной из копилки Вовки. — Мне нужно хотя бы попробовать.
По дороге домой она зашла в «Пятёрочку», купила пачку пельменей и яблочное пюре. У кассы таблоид с заголовком «Свекровь сожгла невестку из-за квартиры». Рассмеялась так громко, что кассирша вздрогнула.
Тихий бунт
— Ты сошла с ума! — Тамара Степановна била кулаком по коммунальной квитанции. — Подать в суд на родных?! Да я тебя...
— Мама, хватит. — Денис встал между ними. Впервые. Алёна заметила, как дрожит его рука, сжимающая спинку стула. — Лена, может...
— Нет. — Она подняла голову, глядя на мумию в выцветшем халате. — Завтра я еду в Пермь. С Вовой. А когда вернусь...
Вовка завозился в манеже, требуя внимания. Алёна подошла, взяла на руки. Мальчик потянулся к бабушкиным бусам, но та резко отшатнулась.
— Возвращайся одна, — прошипела свекровь. — Мой сын не будет жить с сумасшедшей.
Дверь хлопнула. Алёна прижалась щекой к мягкому затылку сына, слушая, как Денис молча собирает документы в портфель. На столе лежал билет на автобус, купленный втайне от всех. В сумке — пачка сухарей, три памперса и надежда, умещающаяся в четырех квадратных сантиметрах гербовой печати.
Автобус уходил в шесть утра. В пять тридцать на кухне зазвенела посуда. Алёна, не дыша, прикрыла дверь в прихожую. Ключ щёлкнул в замке с той стороны.
