— Уезжай к своим алкашам, раз они тебе роднее! — крикнул брат, захлопывая дверь

Дверь щёлкнула так, что задрожали стаканы на подоконнике. Я остался стоять на лестничной площадке, прижимая к груди коробку с мамиными фотографиями. Из-под рваного скотча торчал уголок рамки — та самая, где мы втроём на даче, до папиного инфаркта, до кредитов, до этой проклятой коммуналки в пятиэтажке 1962 года постройки.

Через тонкую стенку услышал, как Сашка передвигает мой шкаф. ДСП скрипел по потёртому линолеуму — чёрные полосы от ножек мебели остались ещё с тех времён, когда здесь жила бабушка. Я прижал ладонь к облупленной краске, чувствуя под пальцами шагрень старых стен. Сорок лет семейной истории в тринадцати метрах. Теперь — только брат да я. Вернее, теперь — только брат.

Часть 1: Чёртова геометрия

Всё началось с треугольников. Не тех, что в учебнике геометрии, а с трёх человек в комнате, где по документам положено жить двум. Когда Сашка привёл Ленку через полгода после свадьбы, я ещё думал — временно. Её рыжий чемодан с наклейками «Прага» и «Вена» стоял в углу две недели, месяц, три. По утрам она красила ресницы за нашим общим столом, оставляя чёрные пятна на скатерти в горошек. Вечерами они с братом сдвигали кровати, и я учился спать под одеялом с наушниками.

— Ты же понимаешь, — Сашка разливал чай в тесной кухне, где соседский холодильник грозил раздавить наш стол-книжку. — Лене тяжело после... — он мотнул головой в сторону их комнаты, где неделю назад висели ползунки на верёвке.

Я кивал, оттирая пятно от борща на сводчатом потолке. Выкидыш на пятом месяце. Ссоры. Её слёзы за стенкой. Брат, просящий «понять и простить». А потом — друзья.

Петрович и Витька появились в ту пятницу, когда я задержался на ночной смене. Возвращался с «Ашана», нёс пакет с гречкой и тушёнкой. На лестнице пахло перегаром и дешёвым табаком. За дверью — хриплый смех, звон бутылок.

— Сань, да ты гений! — кто-то грохнул кулаком по стене. — Нашёл лоха, который за так охраняет!

Лёгкая дрожь в пальцах, когда вставлял ключ. В прихожей — куча курток на нашей вешалке. Из-под двери нашей комнаты — жёлтый свет и голос Ленки:

— Ой, Вить, не надо, а то Сашка...

Сашка спал на кухне, обняв пустую кастрюлю. На столе — смятая записка: «Коля, они только переночуют».

Часть 2: Алкогольные пазлы

Через неделю в углу уже стояли спальники. Через месяц — Петрович приволок микроволновку. К третьей неделе я научился различать их по храпу: Витька свистел, как чайник, Петрович хрипел с переливом. Ленка теперь спала на кухне, а брат — на раскладушке в ванной.

— Ты где ночуешь? — спросил я как-то утром, замечая синяки под его глазами.

— Валяюсь, где придётся. — Он потянулся за сигаретой, смахнув крошки с маминой скатерти. — Они же ребята нормальные. Витька с завода, Петрович таксистом работает. Не нравится — съезжай к Марине.

Марина. Сестра, которая три года назад укатила в Питер «на заработки» и теперь присылала открытки с Исаакием. На последней — каракулями: «Коль, держись. Если что — билет в один конец могу прислать».

Но как объяснить, что я не могу бросить эту конуру? Что за дырявыми обоями — папины обои, что под слоями краски — его ростки, наши с Сашкой, Маринины. Что продать комнату — значит стереть нас, как стирают карандаш с бумаги.

Часть 3: Последняя черта

Всё рухнуло в дождливый четверг. Возвращался с дежурства — ноги гудели от восьми часов на ногах в «Пятёрочке». В подъезде — лужа рвоты с плавающими огурцами из банки соседки. На нашей двери — новый замок.

— Сань! — стучал кулаком, чувствуя, как пульсирует порез от вчерашней битой бутылки. — Сань, открывай, я замерзаю!

Щёлкнул замок. Ленка в махровом халате, с сигаретой в зубах:

— Ты чего орешь? Ребёнка разбудишь.

За её спиной — Петрович, качающий коляску. Наш стол завален памперсами и бутылочками.

— Где Сашка? — прошептал я, замечая свои вещи в чёрных пакетах у лифта.

— Договорились с риелтором. — Брат вышел из ванной, вытирая руки об джинсы. — Завтра придут смотреть комнату. Ты понимаешь, нам нужно место.

Пакеты шуршали, как осенние листья. Я вспомнил, как в детстве мы с Сашкой строили шалаш из старых занавесок. «Это наша крепость», — говорил он, а я верил.

— Ты меня... выселяешь? — слова застревали в горле, как кости от селёдки.

— Выселяю, — он потянулся за моим рюкзаком. — Можешь забрать свои тряпки. Или оставить — сожгу.

Часть 4: Ночь длинных тени

Теперь сижу на лавочке у детской площадки. В кармане — 3 420 рублей, ключи от раздевалки в «Пятёрочке» и билет на автобус до Питера от Марины. Над головой — окно нашей кухни. Вижу тень Сашки — он стоит у раковины, моет кружки. На секунду замирает, смотрит в темноту. Может быть, на звёзды. Может быть, на мокрый асфальт, где я сворачиваю сигарету из последнего табака.

Утром придут покупатели. Увидят трещину на потолке в форме материнской ладони. Услышат плач нового ребёнка. Не узнают, что под слоем свежей шпаклёвки — наши имена, выцарапанные гвоздём в далёком девяносто третьем.

Автобус уходит в шесть утра. Я поднимаюсь, отряхиваясь от прошлого. Где-то хлопает дверь. Может быть, это ветер. Может быть — брат.