— Ты не выйдешь за него, пока я жива! — бабушка невесты вцепилась в старый подоконник, будто держалась за край света

Алиса прижала ладонь к холодному стеклу. За окном мартовский снег таял грязными слезами, превращая двор пятиэтажки в болото. В отражении дрожали огоньки гирлянды — три китайских фонарика, купленных на распродаже после Нового года. Свадебный декор.

— Ба, тебе доктор запретил вставать. — Она не оборачивалась, щупая языком скол на переднем зубе. Вчера упал шкаф. Пустой, черт бы побрал, советский монстр из бабкиной спальни. Едва не придавил её, когда она гладила платье.

За спиной зашуршали тапочки. Старухины пальцы впились в плечо, пахнущее аптечной мазью и затхлостью.

— Всё началось с тех пор, как кольцо надел. — Голос сорван на хрипоту, но сила привычки за двадцать лет жизни в одной комнате заставляет Алису вздрогнуть. — Сначала холодильник сломался, потом работу потеряла, теперь вот... — Бабушка кашляет в кулак, трясясь всем телом. — Это они. Их родня.

На тумбочке жужжит телефон. Максим. Семь пропущенных. Алиса закрывает глаза, представляя его пальцы — длинные, музыкантские, с родимым пятном у мизинца. Те самые, что месяц назад дрожали, надевая кольцо на её худую руку.

— Его мать квартиру проверяла, — выдыхает бабка. — Говорила, будто плесенью пахнет. А ты знаешь, что она...

Первое несчастье: разбитое зеркало

Знакомились в «Пятёрочке». Алиса раскладывала гречку по полкам, Максим искал дорогой чай для матери. Полгода скрывали встречи — он от родителей с их трёхэтажным особняком в Лисьем Носу, она от бабки, выходившей инсульт в сорок пять и ненавидящей всех мужчин после деда-пьяницы.

— Мама говорит, можно устроить банкет в «Астории». — Максим вчера целовал её шею у подъезда, пока соседка с третьего этажа не хлопнула окном. — Только, понимаешь, она хочет сначала... ну... посмотреть, где ты живёшь.

Алиса вырвалась. Смотрела на его кожаные ботинки, в которых он не решался ступить на разбитые ступеньки. За спиной хлопала дверь коммуналки — тётя Люда из 14-й комнаты пошла за водкой.

— Хочешь, я скажу, что мы снимаем квартиру? — Он пытался обнять её снова, но она вцепилась в перила. — Ну ради бога, Аля, они же всё равно не поедут в эту... вашу хрущёвку.

Зеркало в прихожей разбилось через час после их ссоры. Бабка клялась, что не притрагивалась. Осколки лежали странно — пять крупных треугольников, сложенных звездой.

Второе несчастье: сгоревшие документы

Светлана Валерьевна, мать Максима, приехала в четверг. Наделённая способностью молча выражать презрение, она села на краешек дивана, покрытого вязаной скатертью. Смотрела на пятно от чая на потолке, на икону Николая Угодника в углу, на бабкины тапочки с оторванными помпонами.

— Вы извините, у нас ремонт... — Алиса поправляла занавеску, закрывающую трещину в стене.

— Да вы что, милая, у Максима в детской было похлеще. — Женщина улыбнулась, доставая пачку документов. — Вот, привезла образцы договоров. Наш юрист настаивает на раздельной собственности, ну и... — Она аккуратно положила листы на стол, рядом с банкой дешёвой тушёнки. — На всякий случай.

Бабка зашипела, как разъярённая кошка. Светлана Валерьевна встала, поправляя кашемировое пальто.

Вечером загорелся шкаф с бумагами. Свидетельство о рождении Алисы, диплом младшей сестры, умершей в пятнадцать, фотоальбом с мамиными снимками — всё, что осталось от семьи, превратилось в пепел. Пожарные разводили руками: возгорание от старой проводки.

Третье несчастье: исчезнувшая фата

— Ты уверена, что хочешь это надеть? — Подруга Катя крутила в руках фату из ателье на районе. Бабка три дня выпаривала с неё пятно от чая. — Может, возьмёте напрокат у организаторов? Максим же говорил...

Алиса молча застёгивала платье. Шов на боку расходился — похудела за последние две недели. В зеркале отражались синяки под глазами и красные следы от ногтей на ладонях. Сегодня утром уволили с работы. «Сокращение штата» — сказал начальник, избегая взгляда.

— Я сводила бабку к экстрасенсу. — Катя закусила губу. — Та говорит, порча на одиночество. В роду у Максима были какие-то...

Фата исчезла через час. Нашли её во дворе — кто-то аккуратно разложил тюль на ржавой качели, придавив кирпичом. Соседский мальчишка клялся, что видел старуху в чёрном платке.

Четвёртое несчастье: тишина

За три дня до свадьбы Максим перестал звонить. Светлана Валерьевна вежливо объяснила: «Он занят подготовкой сюрприза». Бабка молча ставила на тумбочку чай с боярышником. В пятницу Алиса нашла под дверью конверт — вырезка из газеты 1998 года. «Трагедия в семье бизнесмена: невеста погибла за день до свадьбы».

— Это его дядя, — прошептала бабка. — Они все такие. Богатство их проклято. Ты думаешь, почему у них особняк пустует? Почему он с тобой в коммуналке жить согласен?

Телефон зазвонил в полночь. Максим дышал в трубку так близко, будто стоял за тонкой стенкой.

— Всё отменим, — прошептал он. — Уедем. Сейчас.

Алиса смотрела на бабкину тень за занавеской. Соседи за стеной ругались из-за долгов. Где-то капал кран — тот самый, который Максим обещал починить ещё в январе.

— Завтра, — сказала она. — Решим завтра.

Пятое несчастье: выбор

Утром в ЗАГСе пахло дешёвым кофе и чужими цветами. Алиса поправляла фату, одолженную у незнакомой невесты. Бабка осталась дома — доктор запретил волнения. Светлана Валерьевна в жемчужном костюме фотографировала зал, демонстративно щёлкая затвором возле трещины на стене.

Максим появился с опозданием в час. Его пальцы дрожали, когда он поправлял галстук.

— Мама сказала... — Он глотал слова, глядя куда-то за её плечо. — Есть вариант. Если мы подпишем договор, она...

Алиса посмотрела на окно. Где-то там, за десятком кварталов, бабка сидела у телефона с зелёным дисковым номеронабирателем. Ждала. Как ждала тридцать лет назад её дочь, так и не вернувшуюся из роддома.

— Я... — начала она.

Сотрясающий кашель в груди Максима перебил её. Он достал ингалятор, смущённо отвернувшись. Аллергия на тополиный пух, как он объяснял в прошлом мае. Или нервное.

Регистратор уже открывала рот для торжественной речи, когда хлопнула дверь. Все обернулись. В проёме стояла бабка в чёрном платье, с которым хоронили деда. В руке — свёрток, перевязанный траурной лентой.

— Забери, — хрипло сказала она, протягивая Алисе пожелтевшую фотографию. На ней — молодая женщина в свадебном платье, стоящая у разбитого зеркала. Лицо, как две капли воды похожее на Алисино.

Зал замер. Светлана Валерьевна резко поднялась, опрокидывая стакан с шампанским. Максим попятился к выходу, спотыкаясь о шлейф случайной невесты.

Алиса взяла фотографию. С обратной стороны дрожали бабкины буквы: «Прости».

Где-то зазвонил телефон. Катя кричала что-то про пожар в хрущёвке. Соседи, паника, чёрный дым из их окна...

Она посмотрела на Максима. Он жевал губу, нервно щёлкая зажигалкой. В его глазах мелькнуло то самое выражение, что было у Светланы Валерьевны при виде бабкиных тапочек. Облегчение.

— Я... — начала Алиса снова.

Но решение уже висело в воздухе, смешиваясь с запахом гари и чужих духов. Где-то между «да» и «нет», между пятиэтажкой и особняком, между любовью и страхом. Невысказанное. Нерешённое.

За окном завыла сирена.