— Мать, ты ведь не выгонишь меня на улицу? — спросила сестра, разбивая семейный покой
Дождь стучал по жестяному козырьку балкона, смешиваясь с гулким молчанием в комнате. На кухне, за столом с облезлой клеёнкой, Вика сжимала кружку с остывшим чаем. Её пальцы нервно выбивали дробь по пластиковому подстаканнику с рекламой «Балтики-7». Сестра сидела напротив, свесив с колен дорогой кожаный клатч, который странно контрастировал с обшарпанными обоями в цветочек.
— Ты понимаешь, мне просто некуда деваться, — голос Лены звучал как ножевое лезвие, завернутое в шёлковый платок. — У мужа кредиты, бизнес на грани. Твоя племянница через год в институт…
Вика глянула на холодильник, где под магнитиком из Сочи желтел детский рисунок — домик с трубой и три человечка под радугой. Нарисовала его Ленина дочь пять лет назад, когда они ещё собирались здесь все вместе на Новый год.
Осколки семейного альбома
Квартира в хрущёвке на окраине Самары досталась им от отца — слесаря-инструментальщика, умершего от асбестовой пыли в лёгких. Тридцать восемь метров памяти: трещина на потолке от землетрясения 86-го, царапины на паркете от велосипеда Лены, застрявшая на «Б» стрелка радиочасов «Электроника». Здесь мать пережила два инсульта, а Вика — три сокращения на заводе.
— У тебя же три дома в элитных посёлках! — вырвалось наконец. — Мать после операции еле ходит, ты хочешь выставить её на лестничную клетку?
Лена достала из клатча пачку документов с голограммами. Её маникюр перламутрово блестел в свете люстры-тарелки.
— По закону я имею право на половину. Можно через суд, но я предлагаю цивилизованно…
Призраки за стеной
Ночью Вика ворочалась на раскладушке в коридоре, слушая, как мать копошится за тонкой перегородкой. Старушка с тех пор, как пришла повестка, спала урывками — боялась, что дочь вынесет её прямо в постели.
— Может, отдадим? — шёпот матери резанул громче крика. — Ты же знаешь, как она умеет… В прошлом году Светку из 45-й квартиры так выселили…
Вика сжала кулаки под колючим бабушкиным пледом. Вспомнила, как в девяностые Лена уводила у неё кукол, приговаривая: «Тебе всё равно отдадут, ты старшая». Теперь куклой стала квартира.
Судный день
В зале с потёртыми скамьями пахло затхлостью и чьим-то дешёвым одеколоном. Лена щёлкала каблуками по линолеуму, разговаривая с адвокатом. Её шуба занимала пол-ряда, как бронированный автомобиль.
— Собственность подлежит разделу в равных долях, — голос юриста звучал как гул холодильника. — Истец готова выплатить компенсацию за вторую половину либо…
Вика смотрела на мать. Та перебирала чётки, подаренные в монастыре, куда они ездили после смерти отца. На её варежке торчала та же пуговица, что и двадцать лет назад.
Последний аргумент
Когда судья удалился на совещание, Лена вдруг заговорила без юриста:
— Ты всегда была маминой любимицей. Даже когда я рожала в пятнадцать, она бегала к тебе на выпускной…
В её голосе впервые зазвучало что-то человеческое. Но дверь зала скрипнула, появился судья с папкой. Решение откладывали уже третий раз.
На улице Вика увидела, как сестра садится в чёрный внедорожник. Через приоткрытое окно доносилось:
— Да, купим эту развалюху… Нет, снести, конечно…
Мать молча гладила её рукав, будто проверяя, настоящая ли дочь рядом. Снег падал на треснувшие ступени здания суда, заметая следы.
Вечером они вдвоём чинили протекающий кран, как когда-то с отцом. Гаечный ключ соскальзывал с ржавых граней. Где-то между четвертой и пятой попыткой мать вдруг сказала:
— А помнишь, Ленка в детстве боялась, когда вода за стеной шумит? Думала, это призраки…
Вика смотрела, как коричневая капля растёт на тряпке под смесителем. Завтра нужно искать работу. И адвоката. Или деньги на адвоката. Или…
Скрипнула входная дверь. Обе вздрогнули, словно в дешёвом триллере. Но это был всего лишь ветер, сорвавший целлофановую заглушку с балконной двери. Где-то в подъезде завывала собака, а на первом этаже хлопнул канализационный люк.
Они молча продолжили работу. Луч фонаря из двора скользнул по детскому рисунку на холодильнике, где три человечка под радугой всё ещё держались за руки.
