— Твоя премия пойдёт на мамин отдых — сказал муж, хлопнув дверью

Катя уронила сумку на кухонный стул. Пластиковые ручки лопнули, рассыпав по линолеуму папки с отчётами. Сегодня ей вручили премию — тридцать тысяч, которые она три месяца копила в конверте под подкладкой сумки. Деньги пахли типографской краской и надеждой. Она мечтала о них каждый вечер, засыпая под храп Сергея: куртка сыну, новые шторы вместо рваных тюлевых лоскутов, может, даже билет в театр — последний раз она была там на выпускном.

Супруг стоял у окна, разминая пачку «Беломора». Стекло дрожало от ветра — в пятиэтажке ещё не дали отопление, хотя на улице уже плюс пять. За спиной у него висела фотография свекрови: Лидия Петровна в розовом купальнике 80-х, руки на бёдрах, как у участницы соцсоревнования. «Ты должна», — начал он, не оборачиваясь. Катя поняла: это не просьба.

Крошки на скатерти

Они встретились на заводской вечеринке. Сергей тогда работал слесарем, носил косуху с нашивками «Алисы» и читал ей стихи Есенина под лестницей в цеху. Сейчас он продавал запчасти на рынке, болел поясницей и повторял, как мантру: «Мама одна меня подняла». Лидия Петровна жила этажом ниже в такой же однушке, каждое утро приносила им творог с рынка. «Деточка, ты бы супчику Серёже сварила», — говорила она, разглядывая Катины джинсы с вытянутыми коленями.

— Ты слышала, что я сказал? — Сергей развернулся, придавив сигарету о подоконник. — У мамы давление опять скачет. Врач сказал — море обязательно. Сочи, Ялта... — Он махнул рукой, смахнув крошки со скатерти в клетку. Катя вспомнила, как выбирала эту ткань на распродаже: тогда они снимали комнату в общежитии, и скатерть казалась символом взрослой жизни.

— У Максима куртка на зиму... — начала она, глядя на пятно от чая, которое давно надо было оттереть лимонной кислотой.

— В школе форму выдают! — Сергей ударил ладонью по столу. Стакан с ложками звякнул, будто испугавшись. — Ты эгоистка, Кать. Мама нам квартиру оставила, а ты скупой коробейник!

Он назвал её так впервые. Слово повисло между ними, как паук на паутине. Катя потрогала конверт в кармане — углы впивались в ладонь. Тридцать тысяч. Половина её оклада. Месяц переработок без выходных. Она представляла, как отдаст деньги кассиру в детском магазине: «Куртку на мальчика, пожалуйста, самую тёплую». Максим мерзнет каждую зиму — наследственное, как говорят врачи.

Чай с брусникой

Лидия Петровна пришла на следующий день, когда Сергей уехал за товаром. Принесла банку брусничного варенья — «от цистита», как она выразилась. Катя мыла посуду, глядя на пену, которая никак не смывалась с тарелки. Вода была ледяная — счётчик экономии семьи Смирновых.

— Серёженька мне всё рассказал, — начала свекровь, усаживаясь на диван. Пружины скрипнули под ней, как старые качели. — Я, конечно, не хочу вас обременять, Катюш. Но врач прямо сказал — или море, или инсульт. — Она вздохнула, поправляя платок на шее. Катя знала этот вздох: на похоронах отца Сергея Лидия Петровна так же вздыхала, глядя на гроб.

— У нас свои долги... — Катя вытерла руки полотенцем с выцветшими ромашками. — За коммуналку, за садик Максиму...

— Ах, долги! — Свекровь махнула рукой, словно отгоняя муху. — Мы с Серёжей как-нибудь рассчитаемся. Ты же премию получила, да? — Её голос стал сладким, как сироп от кашля. — В наше время женщины умели жертвовать. Вот я Серёжу одна поднимала — три смены на фабрике, а ему всё лучшее...

Катя сжала край раковины. Плитка под пальцами была холодной и шершавой, как кожа ящерицы. Она вспомнила свою мать, которая умерла в сорок пять от рака. Та никогда не просила помощи — даже когда химия выжгла ей волосы.

Ночь в ванной

Сергей вернулся пьяным. Катя слышала, как он ронял ключи, ругался с вешалкой в прихожей. Максим спал, прижавшись к стене — его кровать стояла вплотную к их дивану. Она закрылась в ванной, включив воду, чтобы заглушить звуки. Конверт лежал на стиральной машине. Катя развернула его, пересчитала купюры. Тридцать тысяч. Половина на куртку. Половина — штраф за просроченную страховку на машину Сергея. Или...

Она открыла ноутбук. Вкладка с сайтом турагентства всё ещё была в закладках: «Сочи от 25 000 ₽». Катя представила свекровь в купальнике, загорающую на галечном пляже. Лидия Петровна смеётся, поднимает бокал с шампанским. А Максим в это время надевает ту же куртку, что и в прошлом году — рукава выше запястий, молния давно сломана.

Дверь в ванную дёрнули. — Кать! — Сергей бил кулаком по дереву. — Ты что, обоссаться хочешь? Открой!

Она прижала конверт к груди. Вода капала с крана, ритмично, как метроном. Катя вдруг поняла: всё, что у них есть — это тридцать тысяч и трещина в унитазе, которую они никак не могут замазать.

Утро после

На кухне пахло пригоревшей кашей. Сергей ел молча, размазывая масло по чёрному хлебу. Максим ковырял ложкой в тарелке, оставляя кружочки моркови по краям.

— Я перевела деньги, — сказала Катя, не поднимая глаз. Рука дрожала, когда она наливала чай. — В турфирме сказали, путёвки в Крым уже разобрали. Осталась только Анапа.

Сергей хмыкнул. — Ну и ладно. Маме всё равно. Главное — море.

Он встал, поцеловал её в макушку. Катя почувствовала запах табака и дешёвого одеколона. Когда дверь захлопнулась, она открыла нижний ящик стола. Там лежал чек из детского магазина: «Куртка зимняя — 14 990 ₽». И билет в театр на субботу — единственный, последний ряд.

Максим посмотрел на неё, подняв брови — точь-в-точь как отец в детстве. — Мам, а мы в кино пойдём? — спросил он, тыча пальцем в рекламу по телевизору.

Катя потрепала его по волосам. — Обязательно, — сказала она, глядя на пятно от варенья на скатерти. Оно напоминало контур моря — того самого, куда теперь отправится Лидия Петровна. — Как только папа рассчитается с долгами.

За окном завыл ветер. Где-то в подъезде хлопнула дверь. Катя достала губку, начала тереть пятно. Оно не отходило.