— Ты выберешь: я или твоя проклятая компания? — кричала Алина, хлопая дверью кабинета

Дождь барабанил в окна двадцать пятого этажа, превращая московские огни в расплывчатые пятна. Максим Петрович стоял у стола из красного дерева, сжимая в руке термос с остывшим кофе. На экране MacBook мерцало письмо от совета директоров — очередное предупреждение о «недопустимости скандалов, порочащих репутацию». Запах лаванды от нагретой клавиатуры смешивался с ароматом духов Алины, все еще витавшим в воздухе.

Он помнил тот день, когда она впервые вошла в кабинет. Девушка из Уфы с дипломом лингвиста, ищущая работу в столице. Синенький пиджачок из «Зингера», туфли на полразмера больше — видимо, донашивала за сестрой. Но как она смотрела! Словно видела насквозь его дорогие часы и итальянский костюм, прямо в душу, в ту самую щель под ребрами, где прятался мальчишка из общаги МГТУ им. Баумана.

Съёмная однушка и мамины таблетки

Алина ютилась в Химках, в пятиэтажке с облупленным подъездом. Каждое утро — час в электричке, потом два перехода на метро. Зарплата секретарши уходила на аренду, переводы маме с артритом и дешевый тушь-клей от «Л'Этуаль». По вечерам, когда Максим задерживался на совещаниях, она переписывала протоколы, попутно слушая подкасты про корпоративное право. Мечтала стать юристом. Мечтала вытащить мать в Москву. Мечтала...

— Вы вообще меня слышите? — её голос дрожал в тот вечер, когда всё началось. — Я трижды звонила в клининговую службу! Опять забыли про фикус в переговорке. Он же засыхает!

Максим поднял глаза от квартального отчета. Капля пота скатилась по её шее под жабо блузки. Внезапно осознал: это первая женщина за десять лет, которая ругает его не за опоздания, а за погибающее растение.

Сахар в кофе и сломанный принтер

Они сближались постепенно, как ржавеют болты в подвеске старой «Лады». Она научилась класть в его кофе ровно полтора куска сахара — не как требовал этикет, а как он любил на самом деле. Он «случайно» оставлял на столе билеты в Мариинку, зная, что она мечтала о балете с детства. Когда в офисе горел принтер, Алина полчаса колотила по железному корпусу, пока Максим сдерживал смех — его PhD по микроэкономике оказался бесполезен против капризной техники.

— Вы что, с ума сошли? — шептала она в лифте, когда он впервые коснулся её руки. Но не отдернула ладонь. Потом были поцелуи в подсобке архива, дрожащие пальцы, расстегивающие ремень на кожаном кресле, вдохи, смешанные с запахом бумажной пыли.

Письмо из Уфы и семейный ужин

Всё рухнуло в четверг. Алина получила письмо от матери: «Лучше вернись, доча. Тетя Галя видела, как ты целовалась с начальником возле «Ашана». Теперь весь район судачит». Максим в это время слушал очередную лекцию жены: «Папа хочет, чтобы ты уволил эту провинциалку. Говорит, сотрудники шепчутся». Свекр, владелец 34% акций, уже подбирал новую секретаршу — выпускницу Высшей школы экономики с безупречной родословной.

— Я не могу... — Алина стиснула край стола, глядя на повестку собрания акционеров. — Мама каждый день звонит, говорит, я опозорила семью. А ты... — её взгляд упал на семейное фото в серебряной рамке: Максим, жена-пианистка, двое детей у бабушкиного пианино. — Ты даже кольцо не снял.

Максим потрогал ободок на безымянном пальце. Тот самый, что подарила Лика на десятилетие свадьбы. «Для солидности», говорила. Ага, как же — вместе с прослушкой телефона и слежкой через водителя.

Выбор без правильного ответа

Сейчас, глядя на захлопнутую дверь, он перебирал варианты. Уволить Алину — потерять часть себя. Уйти самому — обрушить компанию, где работают 200 человек. Признаться жене — разрушить жизнь детям. В углу экрана мигал чат: «Макс, папа ждёт ответа. До завтра». За окном мелькнула молния, осветив коробки спальных районов. Где-то там, в пятиэтажке у железной дороги, плакала женщина, стирая с ресниц подтекшую тушь.

На столе лежало её заявление об уходе. Внизу, мелким почерком: «Прости. И спасибо за фикус — он всё-таки выжил».