— Отдай маме свою стипендию, ты всё равно на ерунду тратишь — муж на пороге кухни, в руках квитанция за коммуналку
Пластиковый стаканчик с чаем дрожал в моих пальцах. За окном хлопья февральского снега прилипали к стеклу, словно вата на рваную рану. Вентилятор на холодильнике скрипел на одной ноте. Мы купили его в рассрочку три года назад, когда Андрей только устроился водителем в такси.
— Ты слышала, что я сказал? — он шлёпнул бумажкой по столу, где лежали мои конспекты по когнитивной психологии. Чернильная строчка поползла от капли чая.
Медовый месяц кончился вместе с увольнением Андрея из автосервиса. Тогда свекровь впервые протянула нам конверт с деньгами: «На первые трудности». Теперь эти конверты висели над нами, как гильотина.
Два года спустя
Свекровь стучала вилкой по краю тарелки. Её маникюр с перламутровым лаком контрастировал с потёртой скатертью, которую я выменяла на барахолке за старый пылесос.
— У нас в семье мужчины всегда распоряжались бюджетом, — она отодвинула салат из свёклы, будто проверяя, нет ли под овощами долларовых купюр. — Ты же вон какие книги покупаешь. Вчера на почте видела посылку.
Андрей молча ковырял вилкой в гречке. Его рукав запачкан маслом от разборки двигателя — снова чинил чью-то машину по ночам в гараже.
— Марина учится, мам, — он произнёс это без интонации, как заученную молитву.
— Учится! — свекровь фыркнула, доставая из сумки баночку солёных огурцов. — В двадцать семь лет пора детей рожать, а не по учебникам шляться. Моя подруга Лидка уже третьего внука нянчит.
Когда она ушла, Андрей полчаса оттирал жирное пятно на плите. Мыло пенилось в трещинах эмали, пузырилось в местах, где когда-то обещали сделать ремонт «как только дела наладятся».
Стипендия
Карточка теплилась в кармане джинс. Тысяча четыреста рублей — за них я месяц корпела над исследованиями по детским страхам. Вчера хотела купить Андрею новые перчатки, старые уже пропускали ветер. Но теперь...
— Она же на лекарства копит, — муж стоял спиной, развешивая мокрые носки на батарее. Капли падали на мою распечатку диссертации. — У неё давление скачет. Ты понимаешь?
Я понимала. Понимала, как его мать в прошлом месяце принесла нам банку тушёнки «на чёрный день». Как её пальцы дрожали, когда передавала мне пакет с дешёвыми яблоками. Как в её однокомнатной хрущёвке пахло лекарствами и одиночеством.
— А мои учебники? Конференция в Питере? — голос сорвался на шепот. В углу комнаты пылился чемодан, купленный на первые совместные деньги. Мы мечтали отвезти его на вокзал, а не держать под кроватью как памятник несбывшемуся.
Черта
Свекровь упала в продуктовом у дома. Продавщица Света рассказывала, как старушка долго сидела на коробке с гречкой, перебирая кошелек. «У вас же сын работает», — бросила та, считая сдачу.
Андрей не спал три ночи. Его рука дрожала, когда подписывал договор на микрокредит. «Всего 20% в месяц», — говорил менеджер с липкой улыбкой.
— Отдай карту, — он стоял в дверях вуза, пахнущий бензином и безысходностью. — Хоть в этом месяце.
Студенты обтекали нас ручьём. Кто-то смеялся над новым мемом в телефоне. Девушка в розовой куртке несла букет пионов — 8 Марта всё-таки.
Выбор
В банкомате цифры мигали насмешливо: 1 400. Ровно столько стоила распечатка моей диссертации. Или лекарство от давления. Или неделя относительного спокойствия.
Я перевела деньги на счёт свекрови. В графе «назначение платежа» пальцы сами вывели: «на жизнь».
Когда вернулась, Андрей спал лицом в подушку. На столе лежал чек из аптеки и новый блокнот для записей. В холодильнике ждала банка тушёнки с запиской: «На чёрный день. Мама».
Снег за окном теперь напоминал пепел. Вентилятор скрипел, но уже на полтона ниже. А я листала учебник, где на странице 45 было написано: «Жертвенность — самая токсичная форма любви».
