— Ты что, святой дурак, продал нашу дачу? — заорал я в трубку, вжимая плечом мокрый кирпич мобильника к уху
Дождь стучал по жестяному козырьку магазинчика «Пятёрочка», где я прятался от ливня. Влажный воздух пах железом и прелыми листьями. Через дорогу, за пеленой дождя, маячил знакомый участок с покосившимся забором — наша, вернее уже не наша, дача.
Голос брата Виталика в динамике напоминал шипение пережаренного масла: «Ну и что? Мать полгода как в земле, а ты в Питере на два фронта работаешь. Кому она сдалась, эта развалюха?»
Я прислонился к холодной стене, глядя как вода стекает по трещинам асфальта. Вспомнил, как два месяца назад звонил брату — просил заменить сгнившие доски на крыше сарая. Он тогда буркнул что-то про радикулит и отсутствие денег на материалы.
Столкновение
На следующий день я уже сидел в прокуренном кабинете нотариуса Сидоровой. Женщина с густым макияжем и маникюром цвета баклажана равнодушно шуршала бумагами.
«Собственность оформлена на Виталия Фёдоровича, — голос её звучал как скрип несмазанных качелей. — Ваша мать переписала долю брата ещё в 2018-м. По акту дарения.»
Я ощутил вкус медной монеты на языке. Помнил эти дни — тогда у матери только диагностировали опухоль. Я метался между работой, больницами и кредитами на лекарства, а Виталик «случайно» привёз юриста на дом к парализованной старухе.
«Он же обещал...» — начал я, но нотариус уже звонила кому-то по телефону, делая вид, что не замечает моих дрожащих рук.
Семейные раскопки
Вечером в квартирке брата на окраине Подольска пахло жареной картошкой и дешёвым коньяком. Виталик, облизывая жирные пальцы, тыкал в меня пухлой ладонью:
«Ты думаешь, я рад? Да меня эти полгода каждый день новые хозяева доставали! Звонят: «Уберите свой хлам, мы участок под ИЖС купили». А что я могу? Документы у них, судью имного знакомого...»
За окном гудели фуры, сотрясая стены хрущёвки. На столе валялись квитанции от ломбарда и реклама микрозаймов. Жена Виталика, Людка, шаркала тапками по линолеуму, собирая крошки со стола в пригоршню.
«Ты бы видел, в каком они состоянии мать-то нашли, — внезапно всхлипнула она, протирая фартуком щёки. — Мы же на последние деньги гроб покупали, пока ты свои конференции заграничные посещал.»
Следы на пепелище
На следующий рассвет я продирался сквозь крапиву к бывшей даче. Новый забор из профнастила уже перекрыл старую тропинку. Через щель в воротах увидел — наш голубой домик с резными ставнями теперь лежал грудой брёвен. На месте малиновых кустов торчала жёлтая техника.
«Эй, ты!» — окрик заставил обернуться. К калитке шёл мужчина в камуфляжных штанах, смартфон в руке уже набирал номер. «Опять пришли? Сейчас полицию вызову!»
Я бежал через лес, спотыкаясь о корни, пока не наткнулся на полуразрушенный колодец — тот самый, где мы с Виталиком в детстве прятали «клады» из фантиков. Присел на сырую землю, вдруг ощутив во рту привкус металла. Точно такой же был у меня в десять лет, когда брат случайно выбил мне зуб бейсбольной битой.
Игры взрослых
Адвокат Семёнов, рекомендованный коллегой по работе, щёлкал ручкой с логотипом «Газпрома». Его кабинет в бизнес-центре пах дорогим кофе и безнадёгой.
«Даже если докажем давление на мать, — он потянул губы вниз, словно пробуя на вкус собственную речь, — сделка была полгода назад. Новые владельцы — третьи лица, они в суде докажут добросовестность. У вас есть 300 тысяч на экспертизы?»
На обратном пути в электричке я считал трещины в стекле. Пенсия матери, мои переводы, Виталиковы рассказы про «ремонт в квартире» — цифры складывались в сумму, которой хватило бы на скромную ипотеку. Но не хватило.
Последний разговор
Мы встретились на станции «Гривно», куда Виталик притащил коробку с мамиными вещами. Дождь снова моросил, превращая платформу в грязное зеркало.
«Держи, — он сунул мне картонную папку, пахнущую нафталином. — Письма отца, твои детские рисунки... Людка хотела выкинуть.»
В коробке лежала потрёпанная тетрадь — мамин дневник последних месяцев. Строки плясали, сливаясь с каплями на страницах: «Виталик опять просил подписать какие-то бумаги. Говорит, это чтобы квартиру после моей смерти не отобрали...»
Поезд метро прогрохотал над нами. Брат вдруг схватил меня за локоть, его пальцы впились в кожу через тонкую куртку:
«Ты думаешь, мне легко? Они же угрожали... — он резко оборвал, глотая слова. — Забудь про дачу. Лучше подумай, как Людке операцию оплатить. У неё...»
Он не договорил, резко развернувшись к выходу. Я остался стоять с коробкой, чувствуя, как дождь просачивается за воротник. Где-то в глубине папки блеснул уголок фотографии — мы с Виталиком лет семи, обнимаемся на фоне яблони, которую сами посадили.
Электричка на Москву приближалась, гудя как раненый зверь. Я так и не понял, сел ли в неё в тот день.
