— Отдай мои серьги, они на Анфису лучше сядут — свекровь на пороге, в пальто с чужими плечами

Дверь захлопнулась от сквозняка, но Валентина Петровна даже не шелохнулась. Она стояла в прихожей, втиснувшись между вешалкой с казёнными пуховиками и коробкой детских игрушек, будто ещё одна ненужная вещь из прошлой жизни. Её пальто цвета мокрого асфальта — то самое, с широкими плечами восьмидесятых — капало талой водой на линолеум с вытертыми цветами.

— Ты чего молчишь? — голос свекрови разрезал тишину кухни, где закипал чайник. — Говорила же Сереже вчера: «Пусть Настя отдаст». Ты всё равно толстая, тебе не к лицу. Муж согласен.

Я прижала ладонь к животу, всё ещё мягкому после вторых родов. Через распахнутую дверцу шкафа висели те самые серьги — капли искусственного янтаря в посеребрённой оправе. Подарок мамы на восемнадцатилетие, купленные в комиссионке уценёнными из-за скола на левой подвеске.

— Это моё, — выдавила я, глядя на пятно от детской каши на обоях. — Даже Сережа не...

— Твоё? — Валентина Петровна фыркнула, доставая из сумки свёрток в целлофане. — Кто квартиру за вас платит? Кто вон того — кивок в сторону коляски у радиатора — пелёнки стирает, когда вы на работе? Ты думаешь, я не вижу, как ты на мою пенсию живешь?

Из кухни повалил пар. Автоматически потянувшись выключить свистящий чайник, я наткнулась на её взгляд — узкие, как щёлочки на дрожжевом тесте, глаза следили за каждым движением.

*

Сергей пришёл в десять, пахнущий соляркой и чужой кухней. На столе остывала картошка с тушёнкой — последняя банка с прошлой зарплаты. Он ел молча, оставляя вилкой борозды в пюре, пока я качала Машку у груди.

— Мать права, — внезапно сказал он, вытирая рот рукавом. — Анфисе на свадьбу надо. Ты ж не носишь.

— Это мамины...

— Твоя мать три года как под землёй. — Он отодвинул тарелку, доставая сигарету. — А моя живая. И Анфиса живая. Им важнее.

Пепел упал на скатерть с выцветшими ромашками. Я вспомнила, как выбирала эту ткань на рынке — тогда, пять лет назад, когда мы снимали комнату в коммуналке. Сергей обещал, что к рождению первого ребёнка переедем в отдельную квартиру. Вместо этого получили валенки Валентины Петровны в прихожей и её комментарии к каждому купленному памперсу.

— Не отдам, — прошептала я, прижимая спящую дочь. — Не смейте трогать мамины вещи.

*

На следующий день свекровь явилась с Анфисой. Сестра Сергея влезла в мои тапки, оставленные у порога, и сразу направилась к зеркалу в прихожей.

— Ой, Настенька, ты не обижайся, — голосом из сериалов про богатых она поправила белокурые волосы. — Мы с Витькой просто хотим всё по-красивому. У тебя же кроме этих серёжек ничего нет, да?

Валентина Петровна уже рылась в моей шкатулке, выкладывая на тумбочку обручальное кольцо, цепочку с крестиком и три пары бижутерии из фикс-прайса.

— Вот это что? — она ткнула в бархатный мешочек, где лежали мамины клипсы.

— Отстаньте! — крикнула я, хватая мешочек. — Это её... Её похоронные... Вы же сами знаете, что мы даже памятник нормальный поставить не смогли!

Анфиса фальшиво ахнула:

— Ну надо же, какая ты жадная. Сережа-то говорил — душа нараспашку.

Когда они ушли, унося моё обручальное кольцо «на примерку», я полчаса стояла под душем в ванной с протекающим смесителем. Вода стекала по растяжкам на животе, смешиваясь со слезами.

*

Ночью Сергей повернулся ко мне спиной, хотя места на раскладном диване хватало только на плотные объятия. Через тонкую стенку плакал Вовка — старший, заболевший после прогулки в дешёвой куртке от свекрови.

— Отдашь серьги — мать новую стиралку купит, — пробурчал он в подушку. — А то руками всё отжимаешь, как дура.

Я встала, на ощупь нашла на полке бархатный мешочек. Янтарные капли звенели в темноте, как тогда, когда мама впервые дала их примерить. «Будешь как царевна», — сказала она, поправляя мне волосы в съёмной квартире, где пахло грибком и отчаянием.

Утром, пока Сергей возился с проколотым колесом на своей «девятке», я высыпала содержимое шкатулки в жестяную банку из-под леденцов. Прихватив спящую Машку, вышла во двор — к ржавой карусели, где уже толпились бабушки с внуками.

— Девушка, почём? — первая подошла соседка из пятого подъезда, рассматривая цепочку с крестиком.

К полудню в кармане лежали три тысячи семьсот рублей. Серёжки я не продала.

Вечером принесла из магазина детское питание и махровые полотенца вместо истрёпанных тряпок. Валентина Петровна, заставшая меня за стиркой в новой машинке-автомате, молчала весь вечер.

А когда в пятницу Анфиса снова заявилась за «примеркой», я встретила её на пороге с ребёнком на руках и паяльником в другой.

— Ваши серьги, — сказала я, протягивая расплавленный комок пластика и стекла. — Как раз к платью.

Сережа потом неделю спал на кухне. Машину стиральную свекровь забрала, но детское питание осталось. А в кармане старой куртки до сих пор лежит бархатный мешочек с одной уцелевшей серёжкой. Иногда, когда дети спят, я примеряю её перед треснутым зеркалом в прихожей. И кажется, мамины пальцы снова поправляют мне волосы.